В рамках писательской рубрики читателям предлагается серия коротких рассказов и очерков, автором которых является Бермет Акерова. Она делится своим видением этого мира и энергией вдохновения. Отдавая дань ежегодному писательскому марафону, который проводился в 2017 году, журнал Akyl—kenes продолжает знакомить с творчеством писательницы.

Окно

Я только что вернулся из долгого и изнурительного путешествия.
Повидал много нового и интересного, попробовал пару редких деликатесов, взял номерок у двух пышных красавиц, дважды был на грани смерти по пьяни, на спор летал на вертолете голышом, неудачно прыгнул с тарзанки, провел десять часов с самой скучной собеседницей на всей планете… и влюбился.

Как влюбился — даже не знаю.

Мы вместе проходили регистрацию на посадку. Конечно, я приметил очертания ее фигуры и улыбку. Понравилась.

Багаж у нас оказался одинаковым. Редкость — когда у кого-то на борту такая же ручная кладь. Такое я видел только в кино. Ну, думаю, отличный повод заговорить.

Заговорил я не сразу.

Мы прошли в салон, а я все ждал, когда она хоть слово скажет. Просто так — проверить, на каком языке к ней подступиться. Английский у меня нормальный, но слишком много слушателей было, особенно моих приятелей, которые плелись после бани сонные и только дай им повод для шуток.

Как ни странно, наши места оказались рядом.

Мое — у окна, ее — у прохода. Достав телефон, я разок щелкнул вид из иллюминатора. Тут она сама заговорила со мной: попросила поменяться местами, мол, любит смотреть на взлет и все такое.

Я, как джентльмен, конечно, отказался.

Она повесила нос, и тут я понял: «надо брать».

— А вдруг самолет разобьется? И при выяснении обстоятельств Ваши останки не найдут на положенном кресле?

— А Вы романтик, — сказала она и надела наушники.

Я потыкал ее пальцем в плечо и предложил свое место. Она улыбнулась и тут же пересела. Развернувшись к окну, вздохнула.

Я решил не давать ей смотреть в окно. Если посмотрит — я проиграл. Решил устроить сам себе испытание, забавы ради, на десять часов полета.

— Меня зовут Марк. Я обожаю летать и думаю, что умру когда-нибудь в полете.

— Рада за Вас, — девушка отвернулась к окну.

Но я привлек ее взгляд:

— А Вы точно не агент? У Вас такой же багаж, как у меня. Вдруг хотите его подменить?

Попытался пошутить.

К счастью, она засмеялась и повернулась ко мне корпусом.

— Вы боитесь летать? — спросила она так мило и по-доброму, что меня начало подташнивать.

— Да. Вроде того, — соврал я, удерживая ее внимание.

В общей сложности я продержался час, потом уснул. Когда проснулся, понял, что она смотрит в окно. Но списывать это на проигрыш я не намеревался — все же я не бодрствовал.

— Уже не боитесь летать? — спросила она, явно поддевая меня.

— Так боюсь, что отключился, — улыбнулся я. — Может, за руку возьмете? Вдруг я снова потеряю сознание?

— Ок, я не дам Вам провалиться.

Кисть у нее была маленькая, тонкая, без маникюра. Нет, ухоженная, но ногти — коротко подстрижены, без цветного лака.

Меня это удивило. Она была нетипичной. И взялась держать меня за руку.

Я пять часов болтал о всякой чепухе, а она почти ничего не рассказывала. Общие фразы, и все.

Я взбесился: она скучная.

А потом мне стало хуже.

Она же ни разу не посмотрела в окно после. Все это время слушала меня. Это слегка раздражало.

Было слишком легко.

В итоге я сдался — опять на час провалился в сон. Самолет приземлился, а я даже этого не заметил.

Когда проснулся, ее уже не было.

Я был укрыт одеялом, а друзья стояли и делали снимки того, как я пробуждаюсь.

Проснулся со странным ощущением недоумения и стал ее искать. Тщетно.

Я подумал: да, мне было скучно, потому что только я и болтал, но все-таки она умела слушать.

Я так и не узнал ее, увлекшись собственной игрой.

Оставшись с намеком на продолжение, я понимаю, как мне все-таки повезло ее встретить — а я даже не спросил ее имени.

— Руку мою, значит, отпустила… — пробормотал я. И тут же обрадовался:

— Зато оставила номер телефона.

Она написала его ручкой.

Во сне, должно быть, я чесал лицо — и цифры смазались.

С тех пор я продолжаю ее искать.

Пока безрезультатно.

Если бы мне удалось ее найти, встретиться вновь, я бы сказал ей, что безумно хочу послушать ее.

Осень. Меланхолия. Джаз

Октябрь ворвался в мою жизнь утренним, сухим, холодным ветром.

Ворвался — и раскидал по полу рубашки, галстуки…
Нагло сдул тетради и листы с записями с моего рабочего стола, пролив чернила. Ворвался — и обнял меня со спины.

Я не успел вскрикнуть, как он пробрался ко мне в уста и вырвался морозным паром. Выбивая почву из-под ног, ветер хлестал меня, пытаясь вытянуть наружу эмоции. Но все, что я смог сделать той ночью, это благодатно ощутить кожей до мурашек джаз.

Благородные нотки черного, необузданного саксофона заставили мое сердце таять. Они — как анестетик… Как наркотик, идущий вкупе с осенью и знакомой меланхолией, свойственной этому времени года.

Время желто-красной листвы.
Теплых объятий напитков вроде кофе.
Вечных раздумий и самокопаний.
Вечеров у камина в глупых носках и свитерах с высоким горлом.

Но, конечно же, и пальцы — быстрые, игривые, точные, ведомые мозгом и душой, скользящие по белым и черным клавишам блестящего рояля, издающего потрясающие звуки импровизо, доносящегося из золотого, потертого граммофона.

Толстые папиросы, облака белого едкого дыма над любимым креслом и стуки льда в роксе с виски.

Не залпом. Потягивая. Облизывая губы осени…

Вот она — непрестанная, убойная игра Барабано.
«Такс, тукс, памс, памс, памс, тарара-памс, тум…»

Голова ждет этой кульминации. Ждет нового проигрыша, чтобы раздалась ошеломляющая волна аплодисментов!

«Пшшшшш! Хооп-хлоп-хлоп-хлоп!»

И ты встаешь с места, допиваешь залпом виски, закусываешь сигару белоснежным рядом зубов, и начинаешь громко хлопать, подчиняясь поскрипывающим звукам пластинки… с закрытыми глазами.

Затем, поправляя свитер, садишься на место, разворачиваешь Times, а черная оправа очков блестит в свете камина.

Вздох — искренний и плавный.

— Моя одинокая, джазовая осень… Ну что ж, входи, подруга.

Синяя птица на дне бокала

Истина в вине. Потому что где еще ее искать?

Нет истины в молоке. В чае — нет. В апельсиновом соке — ни капли.
И в воде она появляется только тогда, когда ее превращают в вино.
Но тут же улетучивается, как только ты трезвеешь…

Может, поэтому на трезвую голову я гонюсь за какой-то синей птицей.
Едва хватаю ее за хвост, как тут же упускаю.

Мне сегодня было видение.
Точнее, явился образ.

Я думал обо всех женщинах, с которыми был в отношениях. Разглядывал каждую в своей памяти: теплые воспоминания, страстные, грустные и опасные.

Все это — за бокалом белого выдержанного вина.
И вдруг я понял: я смотрю не туда.

Я искал, какая из них мне нравилась больше.
Но, по сути, я себе плохого не пожелаю — они все были лучшими, раз я с ними был.

Загвоздка была в другом. Вот, видишь? Она чуть вновь не ускользнула. Эта истина.

Надо смочить кончик языка, обвести вкусом итальянской жары нёбо,
дать вину пробежать соком винограда по гортани.

— Фантастико. Белиссимо.

Теперь я держу истину в руках и голове. Я знаю ответ. Но его нельзя кидать, как мокрое полотенце. Его бы аккуратно положить на плечи. Но ты, друг мой, сейчас поймёшь.

— Артур, — прервал мои мысли голос.

— Альфред, — поприветствовал я его и налил ему вина в бокал.

— Вновь размышляешь о смысле бытия?

Альфред подтянул брюки и опустился на железный стул подле стола.

— Всего лишь о женщинах. Милена, Урсула, Ариана, Сюзанна… Почему я не выбрал ни одну из них?

— Ах, вот о чем речь, старина. Тут я тебе не помощник.

— Как можно так долго любить одну женщину, Альфред? Поделись секретом.

Я неожиданно для себя притаил дыхание, в надежде услышать то, к чему сам пришел пару бокалов назад.

— София, — вздохнул он и только сейчас потянулся выпить со мной.

Она умерла прошлым летом. Любовь всей его жизни.

Он встретил ее на таком же курортном острове, когда был молод и горяч. Раньше я не завидовал ему. Не понимал. А сейчас, когда я один на всем белом свете, когда отпускаю шуточки лишь бы их хоть кто-то услышал, и улыбнулся и оценил.

— Я соболезную твоей утрате. Не хотел бередить твои раны, — сказал я, глядя ему в глаза, пытаясь вымерить степень боли.

— Я был прекрасен в юности, чего таить, — посмеялся Альфред. — Меня желали все итальянки Сицилии. Но София… Она разбила мне сердце. Она была другой. Она дала мне нечто особенное. Я жалею, что не встретил ее раньше… Прости. Мне пора.

«Старик расклеился», — подумал я и с очередной завистью хлебнул еще Moscato Gialo.

Оставшись один на веранде гольф-клуба, я смотрел на дикой красоты закат.

Солнце медленно садилось за холм, окрашивая пространство в багровое пятно. Невозможно было не проникнуться этой безмятежностью, если бы не моя синяя птица.

Я встал на ноги, положил руки в карманы, сжал кулаки. Я желал разорвать вновь явившуюся и побеспокоившую меня мысль.

— Он сказал: «Она дала мне нечто особенное…»

Я снова прокрутил в голове своих женщин. И почему я раньше не замечал, что с каждой из них я был каждый раз разный? Каждый раз я баловал на себе новый образ. Похоже, ни одна не видела меня таким, какой я есть. Ни перед одной из них мне не представилась возможность обнажить себя.

Хотя… Один раз, в Бразилии, была одна горячая штучка. Она умела танцевать фламенко, но не умела целоваться. Я был собой — и я себе не понравился. Скорее, по этой причине я с ней больше не виделся.

Она делала меня собой. С ней я не смог быть кем-то еще, хотя старался. Она видела мои попытки изображать Дона.

— Синяя птица, я тебя поймал!

Мы влюбляемся не только в женщин.
Мы влюбляемся в то, кто мы рядом с ними.

Кем же я был тогда?

Сейчас, после стольких лет странствий и сладкой жизни, я научился
принимать мир, держать удар жизни и понимать себя. И что если бы тогда я мог себя понимать и принимать? Может быть, она была бы моей Софией?

А может, несмотря на мои года, я все еще могу встретить ту, что будет смеяться над моими шутками посреди ночи, в туалете, за завтраком,
в лифте…?

А закат, в самом деле, прекрасен. И вино тоже. Вспомню ли я об этом утром?

— Синяя птица…

Мы полные эгоисты в этом мире. И любим только себя. Разве не это восхитительно?

Я бы пошутил, сказав: «чтобы полюбить себя в моем возрасте, не хватит виагры», но тогда я соврал бы.